К старинной комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» на петербургской сцене не обращались очень давно. Произведение классическое, а как его ставить непонятно. Единственный непроходной спектакль по ней, о котором театральный Петербург помнит до сих пор, случился аж в 1970-е. Режиссер Роман Кочержевский, автор новой театральной версии в Театре им. Ленсовета, не отличается страхом перед литературными гениями, перечитывает классиков в своих спектаклях уже довольно давно и последовательно: Гоголь, Вампилов, Мольер, Гончаров – в его сочинениях предстают перед зрителями совсем не пыльными и отнюдь не хрестоматийными.
И вот – «Недоросль». Текст XVIII века, которым не одно десятилетие мучают восьмиклассников, опять совсем не в помощь школьной программе. Новый «Недоросль» – современный театральный спектакль, адресованный публике таких постановок, как «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Бориса Павловича и «Тартюф» Романа Кочержевского.
В новой версии «Недоросль» стал комедией с элементами триллера и детектива. Спойлер: справедливость восторжествует, и домашние насильники будут жестоко наказаны государственным правосудием.
Ни малейшего стремления к правдоподобию в этом спектакле нет. Пространство, созданное художницей Дарьей Здитовецкой и художником по свету Константином Бинкиным, намеренно выдает изнанку театрального зрелища и никак не притворяется действительностью. На авансцене – художественно разломанная мостовая, как вечный символ русских дорог, по которой, ковыляя и спотыкаясь, изредка заходят в барский дом герои спектакля. На сцене же – вторая вечная беда России – дураки. Причем нелепо и фальшиво здесь смотрятся не только команда Простаковой и Скотинин, но и Правдин со Стародумом.
Софиты на штативах вынесены из-за кулис, «рампа» сплетена из дежурных фонарей, белый планшет сцены приподнят и обращен к залу. Он становится фоном для артистов, как и белые листы задников, очерченные тонкими черными линиями, словно рамкой, внутри которой должна появиться картинка. Так и происходит. Белое пространство театрального листа наполняется персонажами в исторических костюмах эпохи. Отыграв эпизод, они замирают словно фигурки стаффажей на театральном макете. Мгновенно появляется черно-белая проекция, переводя нарратив в условный негатив, визуально «проявляя» внутренние монологи и подлинные смыслы происходящих событий. Зрители будто смотрят слайды из старинного дела, оживающие у него на глазах. Архивная папка раскрыта перед ними, только и успевай следить за сменами картин-явлений, коих у Фонвизина немало. Занятный режиссерский ход придает динамичности скучным диалогам, призванным ввести нас в курс того, что вообще здесь происходит. А это оказывается важно – судя по реакции публики, мало кто помнит из «Недоросля» хоть что-то кроме названия и пары крылатых фраз.
Все первое действие спектакля отдано представлению персонажей и завязке, но второе стоит того, чтобы потерпеть.
Объемность этих чисто театральных героев рождается через живописность костюмов и игру светотени, но никак не через актерское существование, эмоции намеренно стушеваны режиссером, но не ради того, чтобы в зрительном зале не отвлекались на зрелище, а слушали поучительные мысли о торжестве долга над чувством и о добродетели, присущей человеческим существам, так это было бы в эпоху Просвещения. Красивые плоскостные мизансцены, в которых актеры, выстроенные нередко в профиль, лишь занятно раскрашенная графика – ключ к спектаклю Романа Кочержевского. Конечно, в них присутствует легкий оммаж театру двухвековой давности, но эти живые картинки скорее напоминают реалистичные зарисовки из зала суда или иллюстрации. Не ждите увидеть портретами персонажей Фонвизина. Это красивая, местами эффектная театральная сказка для взрослых. Эдакая заунывная русская фьяба, поставленная в ритме монтажного кино скорее от безнадежности понять энтузиазм просвещенного человека XVIII века, отчего-то поверившего, что справедливость и государство вещи иногда совместные, нежели от стремления развлечь публику.
В таком строго выстроенном режиссерском рисунке на премьере смогли освоиться только опытные профессионалы, какими в этом спектакле показали себя блистательная Ольга Муравицкая, чья Простакова идет к цели напролом (и вилка в плечо ей нипочем), не считаясь ни с кем, и Александр Новиков, исполнивший роль Скотинина не столько злодеем, сколько самовлюбленным жлобом (пик этой самовлюбленности – демонстрация фильма-родословной Скотинина). Остальные, за исключением Евгения Филатова – исполнителя Стародума, ушли в тень, не выделяясь внутри слаженного актерского ансамбля ленсоветовцев, который работает точно, как часы. Пиковой сценой дуэта Муравицкой – Новикова и главной сценой первого акта стала адская ссора Простаковой и Скотинина. Отборная ругань, метание вилок, картинное отрывание рукавов, битье посуды, выдирание волос и чуть ли не дуэль на досках. И все это под божественную музыку из «Страстей по Матфею» И. С. Баха.
Только что в имение прибыл фонвизинский Deus ex Machina – Стародум (он первый, кто явился в спектакль не из листов «Дела №__», а как бы из ниоткуда, из чернеющей пустоты разума), вот-вот он войдет в дом, прервет этот хаос и вернет обоим человеческий облик. Так и произойдет. Спасет племянницу, но в них и в их мире изменить ничего не сможет. Уже ближе к финалу, пойманная и загнанная в угол Простакова вдруг услышит, что Стародум зла на нее не держит и прощает. Что с ней произойдет! Злость вырывается наружу, она будет готова мстить и резать всех, кто помешал сбыться ее плану. Но это будет лишь порыв.
Остранение действия – основной принцип постановки – происходит с поистине барочной избыточностью: пространство, свет, монтаж, встроенное кино, темп речи, не позволяющей «проживания» отдельных реплик – все призвано разрушить иллюзию реальности происходящего на сцене даже в мелких деталях: герой Александра Новикова периодически одергивает самого себя фразой «зачем я это сказал/сделал?», в другом эпизоде вместо письма Стародуму начинают читать не то письмо Хлестакова из «Ревизора», не то письмо Татьяны из «Евгения Онегина», лишь на третий раз отыскивая нужный текст. Новиков-Скотинин слоняется почти весь спектакль с пышным букетом свежих роз подобно неудачнику Войницкому из чеховского «Дяди Вани». Режиссер иронично обыгрывает тот факт, что классики XIX века внимательно читали Фонвизина. Работает на разрушение иллюзии и видео, и музыкальное оформление, в котором мелькают темы из кинофильмов. И даже голосовые «озарения»: узнав о том, что Софье от
дядюшки обещано наследство в десять тысяч, герои после возни и разговоров слышат, как
ангельский голос с небес твердит главное: «Десять тысяч!»
Единственный, кто выбивается из этого общего рисунка – Стародум в исполнении Евгения Филатова, но будучи единственным персонажем, кому автор спектакля позволил быть живым, он тем самым жирно подчеркивает театральность происходящей комедии и – главное – хэппи-энда, как безнадежного итога размышлений о том, что как глубоко не исследуй великую пьесу Фонвизина, какими красками не раскрашивай ее бледный классицистский сюжет, к реальной жизни, в которой все происходит с точностью до наоборот, он ровным счетом не имеет никакого отношения.
Владимир Кантор
